МАРШАЛ СОВЕТСКОГО СОЮЗА БОРИС ШАПОШНИКОВ

Текст статьи

Отдельные эпизоды из раннего периода его жизни я не буду пытаться излагать своими словами, то есть так, как сохранились они в моей памяти по рассказам, которые в разное время я слышал из его уст. Мне кажется более оправданным в подобных случаях воспользоваться словами самого Бориса Михайловича. В последние годы жизни, будучи уже больным, Шапошников начал писать мемуары. К великому сожалению, завершить их ему не удалось. Оставленная им рукопись (одиннадцать тетрадей) имеет общее название «Пройдённый путь». Она охватывает детские и юношеские годы и военную службу с 1901 года до участия в манёвренных операциях первой мировой войны включительно. Незадолго до своей кончины автор сделал на первой тетради надпись: «Публикуется через 20 лет после моей смерти». Рукопись подготовлена к печати генерал-лейтенантом-инженером И.Б. Шапошниковым, сыном маршала, и вошла в книгу произведений Б.М. Шапошникова, выпущенную в свет Военным издательством в 1974 году. Я считаю целесообразным воспроизвести отдельные отрывки из воспоминаний Бориса Михайловича, потому что они мало известны широкому читателю. А главное заключается в том, что эти отрывки наиболее точно отражают важные моменты биографии Шапошникова и его собственную оценку событий. Манера его письма, лаконичность и живость изложения, полагаю, позволят читателям отчётливее представить себе образ человека, которому посвящён мой рассказ, глубину его мыслей.

Великая Октябрьская социалистическая революция как бы подвела итог первой половине жизни Бориса Михайловича. В то время за его плечами остались тридцать пять уже прожитых лет, он вступил в пору зрелости и большим трудом многого достиг. Как же отнёсся он к тому, что принёс Октябрь в жизнь его страны и в его личную жизнь?
Как говорил мне Борис Михайлович, когда к ним в полк пришла весть о свержении власти Временного правительства, он не испытывал колебаний в решении для себя вопроса, с кем идти дальше. Победу Октябрьской революции воспринял как закономерное явление. И когда на заседании солдатского комитета его спросили, как относится он к происходящим в стране событиям, признает ли Советскую власть, ответил твёрдо: признаю и готов служить дальше.
Уже тот факт, что Шапошникову был задан такой вопрос, говорит о многом. В стране тогда происходило бурное размежевание классовых сил, связанное с начавшейся гражданской войной. В подавляющем своём большинстве офицерство старой армии России, представлявшее, как правило, привилегированные классы, устранённые от власти Великим Октябрём, оказывалось по ту сторону баррикад. Солдаты обычно хорошо знали, кто из их командиров чем дышит, и с контрреволюционно настроенными на подобные темы не беседовали, а просто выносили решение об отстранении таких от должности и изгнании из части. А вот Шапошникова члены солдатского комитета нашли нужным спросить об этом. Хотя он был в то время не простым офицером, а полковником Генерального штаба, командиром Мингрельского кавалерийского полка, иначе говоря, относился к высокопоставленной части офицерства старой армии.
Шапошников решительно пошёл навстречу требованиям солдатских комитетов сместить в своём полку нескольких черносотенцев из числа офицеров и унтер-офицеров, пресёк попытки выступлений анархиствующих элементов, сумел сохранить полк как боевую единицу... Предшествующий жизненный путь Бориса Михайловича, как мы увидим далее, неизбежно вёл его к тому шагу, который безоговорочно был сделан в бурные дни 1917 года. Он превыше всего считал для себя службу Отечеству и потому пошёл вместе со своим народом.
В декабре 1917 года состоялся съезд военно-революционных комитетов Кавказской гренадерской дивизии. К этому времени все комитеты и командные инстанции от главнокомандующих армий до командиров полков уже были ознакомлены с проектом декрета Совета Народных Комиссаров, который назывался Положением о демократизации армии. Вся власть в армии, согласно положению, вручалась солдатским комитетам, вводилась выборность командного состава, упразднялись офицерские чины, звания, ордена и погоны. Это был важный шаг, направленный на то, чтобы сломать старую армию, расчистив путь к созданию новой. Выразив недоверие прежнему начальнику Кавказской гренадерской дивизии, съезд солдатских комитетов обсудил вопрос о новом начальнике. Делегаты назвали фамилию Шапошникова. И он был избран на эту должность. Однако служба его совсем неожиданно прекратилась, едва начавшись. Пробыв начальником Кавказской гренадерской дивизии всего какой-то месяц, он вдруг тяжело заболел, почти два месяца пролежал в госпитале, а затем был уволен из армии в «бессрочный отпуск» по состоянию здоровья.
Так оказался весной 1918 года Шапошников в Казани. В тридцать пять лет, шестнадцать из которых были отданы военной службе, пришлось думать, как устроить жизнь дальше. Стал работать секретарём в народном суде. Но мысль, что он остался вне армии именно в то время, когда имевшийся у него военный опыт и знания могли особенно пригодиться, не оставляла ни на минуту. Неужели перенесённая болезнь стала непреодолимым препятствием для возвращения к военной службе?
Конец сомнениям положило опубликованное весной 1918 года обращение Советского правительства к бывшим офицерам с предложением вступать в Красную Армию для защиты Отечества и революции. Твёрдо решив, как он сам потом писал, что «преданная и неустанная служба делу пролетарской революции есть лучшая жизненная дорога», Шапошников обратился в штаб вновь учреждённого Приволжского военного округа с просьбой о зачислении его в ряды Красной Армии.
Письмо, с которым он адресовался к начальнику штаба округа Н.В. Пневскому, бывшему генерал-майору, весьма примечательно. Долгое время этот документ хранился в фондах Центрального государственного архива Советской Армии. «Военно-исторический журнал» сделал полезное дело, впервые опубликовав его на своих страницах в июньском номере за 1967 год. Я считаю необходимым полностью воспроизвести текст этого письма. Вот что писал Борис Михайлович 23 апреля 1918 года, обращаясь к Н.В. Пневскому:
«Господин генерал!
Прочитав в газетах об учреждении военного округа и о Вашем назначении начальником штаба Приволжского военного округа, я решил обратиться к Вам с этим письмом.
Как бывший полковник Генерального штаба, я живо интересуюсь вопросом о создании новой армии, и как специалист, желал бы принести посильную помощь в этом серьёзном деле.
Сожалея, что предыдущая моя служба не дала мне возможности лично быть Вам известным, я позволю себе привести некоторые данные о ней.
Произведённый в 1903 году в офицеры из Московского военного училища, я в 1910 году окончил академию, а затем, откомандовав два года ротой, начал в 1912 году службу Генерального штаба в должности адъютанта штаба 14-й кавалерийской дивизии. Пробыв шесть месяцев войны в этой же должности, я последовательно занимал должности помощника старшего адъютанта штаба 12-й армии, и. д. штаб-офицера для поручений при управлении генерал-квартирмейстера штаба Северо-Западного фронта и с ноября 1915 года получил сначала штаб отдельной казачьей бригады, а затем и штаб 2-й Туркестанской казачьей дивизии. Пробыв в этой должности около двух лет, я в конце сентября 1917 года был назначен командиром 16-го гренадерского Мингрельского полка, а в начале декабря того же года был выбран на должность начальника Кавказской гренадерской дивизии, на какой находился до 16 января 1918 года, а затем по болезненному состоянию был эвакуирован и с 16 марта с. г. по демобилизации уволен в бессрочный отпуск.
Будучи уроженцем Урала, я бы хотел начать свою службу в этом районе, а потому позволю себе просить Вас о ходатайстве в назначении меня на службу в Приволжский военный округ. Как бывший офицер Генерального штаба, я бы желал получить должность Генерального штаба во вверенном Вам штабе или же в штабе войсковых соединений округа по Вашему усмотрению. Как начавший уже и строевой ценз по командованию полком, я мог бы занять и строевую должность, но должность Генерального штаба была бы для меня предпочтительней.
Если с Вашей стороны последует согласие, то прошение с приложением копии послужного списка и копии боевой аттестации и постановления совета дивизии о моей эвакуации мною будет немедленно представлено по указанному Вами адресу.
Глубоко сожалея, что неизвестен Вам лично, и хорошо понимая, что в таком серьезном деле, как формирование новой армии, требуются помощники, известные своей службой, я, однако, рискую просить Вас о предоставлении мне должности, имея в виду, что сведения о моей предыдущей службе могут Вам дать необходимые обо мне данные.
Прошу не отказать в распоряжении уведомить меня о результатах по адресу: г. Казань, Черноозёрская улица, номера Бакарцева.
Уважающий Вас
Борис Шапошников».
Письмо это заслуживает внимания читателя по нескольким соображениям. Прежде всего его автор, выражая готовность служить в новой армии, сообщает сведения о себе, которые считает наиболее существенными в данном случае. Из фактов, относящихся к предшествующему ходу его службы, нетрудно убедиться, что перед нами зрелый, обладающий солидными познаниями военной службы и боевым опытом специалист. При всем этом тон письма безупречно корректен. Хотя автор отчётливо представляет, что от впечатления, которое это письмо произведёт на адресата, целиком зависит последующее решение его судьбы, он излагает только сведения о своей предыдущей службе, не считая возможным комментировать их так, чтобы произвести наиболее благоприятное о себе впечатление. Уже самое обращение к адресату со словами «Господин генерал» в то горячее время, когда особенно остро воспринималось все старорежимное, могло быть истолковано не в пользу Шапошникова. Однако и в этом случае Борис Михайлович остался самим собой. Величать Пневского по имени-отчеству, с его точки зрения, я убеждён в этом, было бы слишком фамильярным, так как Шапошников не был с ним лично знаком. Употребить же новое в официальном обиходе слово «товарищ», как мне думается, не мог по той причине, что полагал обязательным для себя сначала заслужить право на такое обращение. Борис Михайлович на протяжении всей своей жизни был человеком предельно щепетильным в большом и малом, тем более в оценке самого себя...
Через три дня после отправления, приведённого выше письма, начальник штаба Приволжского округа Н.В. Пневский принял решение: «Прошу сообщить Шапошникову о согласии». С этого времени начался новый период в жизни Бориса Михайловича, о котором сам он скажет позднее: «Я с 1918 года всегда работал под руководством партии и по её заданиям».
Мне кажется уместным теперь несколько подробнее познакомить читателей с дооктябрьским периодом жизни Бориса Михайловича, чтобы отчётливее можно было понять закономерность пройдённого им жизненного пути. Его биография, кстати, как и моя собственная, во многом схожи. И не столько тем, что в каких-то моментах наши пути сходились при определенных конкретных обстоятельствах, но прежде всего тем, что та и другая типичны. В них, как в капле воды, отразились судьбы многих и многих людей поколения, жизнь и образ мыслей которого в корне изменила Октябрьская революция. Рассказывая эпизоды из своей жизни, Борис Михайлович очень часто подчёркивал именно это обстоятельство.

Родился Шапошников 20 сентября (2 октября нового стиля) 1882 года в уездном городе Златоусте Уральской губернии в семье интеллигентов-разночинцев. Дед его по отцу, происходивший из донских казаков, в середине прошлого века выписался из казачества и переехал на жительство в город Саранск. Там и начинал службу писцом отец Бориса Михайловича — Михаил Петрович. Он служил по частному найму вплоть до 1912 года, когда вышел в отставку и в том же году умер. Мать Пелагея Кузьминична работала учительницей, но впоследствии всецело должна была заниматься хозяйством многодетной семьи.
Свои первые сознательные впечатления в жизни Борис Михайлович относит к периоду пребывания в Златоусте. Во времена его детства это был обычный для России уездный городок с семнадцатью тысячами населения и двумя казёнными оружейными заводами. Рабочие Златоуста, как, впрочем, и других уральских заводов, являлись полупролетариями: работая на заводе, они одновременно вели и небольшое крестьянское хозяйство, занимались кустарным промыслом, изготовляя ножи, вилки, другие предметы домашнего обихода. Не было в Златоусте ни одного среднего учебного заведения. Только в 1890 году открыли в нем первое ремесленное училище. Вот в этом городке и прошло детство Шапошникова, проживавшего в семье своей бабушки по матери и сестры матери — Людмилы Кузьминичны Ледомской. Там он получил начальное образование. Там имел возможность близко наблюдать жизнь людей труда.
Родители Шапошникова по роду работы его отца жили на заводе в сорока километрах к западу от Златоуста. У них он появлялся только во время каникул. Однако и эти кратковременные наезды оставили у него яркие впечатления. Ему хорошо запомнились бедные башкирские деревни вокруг завода, башкирский национальный праздник, на который брал его иногда с собой отец, приглашаемый крестьянами окрестных деревень. Праздник ярко запечатлелся в памяти мальчика национальной борьбой, скачками, танцами. Общение с местными крестьянами и их детьми позволило ему немного усвоить башкирский язык. Знание этого языка принесло ему немалую пользу впоследствии, когда он нёс воинскую службу в Туркестане. Запомнились дни, которые проводил во время каникул у родителей, ещё и тем, что имел возможность тесно общаться с богатейшей природой этого края.
— Смешанный лес, всхолмлённая местность, речки Ай и Арша, — любил рассказывать Борис Михайлович, — украшали пейзаж и создавали в этом районе здоровый климат. Приезжая летом домой на каникулы, я со своим братом и сестрой проводил здесь в играх целый день на воздухе. Собиралось много детей, живших поблизости. В сопровождении старших мы ходили в лес за грибами, ягодами. Их в лесу было в изобилии. Нравилось нам кататься на лодках... Когда наступали вечера, мы увлекались еще одним занятием — отводили лошадей в ночное. Нам удавалось проехаться верхом, а обратно два-три километра шли пешком.
Любовь к родному краю Борис Михайлович пронёс через всю свою жизнь. Он с гордостью называл себя уроженцем Урала и написал о нем, о людях этого края спустя много лет проникновенные слова:
«Таинственный, величавый в своём спокойствии Южный Урал, составлявший часть так называемой кондовой Руси, является моей родиной. Уверенный в себе, крепкий, привычный к перенесению невзгод, трудолюбивый и смотрящий прямо в глаза опасностям, свято оберегающий старинные обычаи — таков облик тогдашнего жителя Урала. Многие из этих черт, сохранившись до сих пор, славят уральцев, входивших в коренное ядро русского населения необъятной России».
И ещё одно свойство вынес Борис Михайлович из своего детства на всю жизнь — любовь к чтению, к книгам.
— Когда мой дядя, Владимир Кузьмич, — вспоминал Б. М. Шапошников, — уезжал в город Курган, то предоставил мне отдельную комнату и библиотеку, в которой преобладали книги русских классиков. Книги я читал запоем. С трудом можно было отправить меня во двор или на улицу, чтобы подышать свежим воздухом, — не мог расстаться с интересной книгой...
Летом 1898 года кончилось беззаботное детство и началась серьёзная учёба Шапошникова в промышленном училище города Красноуфимска. От Петропавловского винокуренного завода, где жили родители Шапошникова, до Красноуфимска было свыше 200 километров. Ближе было до Уфы, где находилась мужская гимназия. Почему же отец выбрал именно Красноуфимское училище для образования своего сына? В силу простого житейского расчёта. Он знал, что плата за учение в Уфимской гимназии не превышала 70 рублей в год, а в Красноуфимском училище была только 15 рублей. К тому же содержание на квартире в Красноуфимске стоило, конечно, дешевле, чем в Уфе.
Семье Шапошниковых приходилось строго планировать свои доходы и расходы. Хотя, как вспоминает Борис Михайлович, его отцу на протяжении двадцатипятилетней службы и приходилось трудиться по 18 часов в день, в награду за свою многолетнюю службу у купца Злоказова он получил от последнего только семейный альбом на память. Честный, прямой и неподкупный характер отца не позволял ему какими-либо иными способами обеспечивать своё будущее. За долгие годы ему удалось скопить 3 тысячи рублей, израсходованных после ухода со службы на покупку в Златоусте небольшого дома, который и стал последним местом жительства родителей Бориса Михайловича.
Житейские соображения лежали в основе решения отца относительно Красноуфимского промышленного училища. Позднее те же соображения лежали и в основе выбора Борисом Шапошниковым военной профессии: обучение в военном училище было бесплатное. Чтобы не обременять расходами родителей, у которых было ещё двое младших детей да четверо уже взрослых от первого брака отца. Сам он так говорил об этом:
— Мне приходилось не раз задумываться над вопросами: как бы облегчить родителям жизнь? Не раз приходила в голову мысль: «А не уйти ли на военную службу?» Среднее образование позволило бы поступить непосредственно в военное училище. О том, чтобы за счёт родителей пять лет учиться в высшем техническом заведении, даже мечтать не приходилось. Поэтому я уже, пока про себя, твёрдо решил пойти по военной линии.
Весной 1900 года Борис Шапошников успешно завершил своё среднее образование. В середине июня он направил необходимые документы для поступления в Московское военное пехотное училище, добавив к ним ещё и обязательную личную подписку: «Ни к каким тайным обществам не принадлежал и впредь принадлежать не буду».
Не одни лишь материальные соображения утвердили Шапошникова в его решении поступить в военное училище. В этой связи стоит вспомнить и другое его высказывание.
«Моим тогдашним сотоварищам, — писал он в воспоминаниях, — конечно, трудно было понять моё решение идти в военное училище. Дело в том, что я окончил реальное училище со средним баллом 4,3. С таким баллом обычно шли в высшие технические учебные заведения.
В военные же училища, по общему представлению, шла слабая по теоретической подготовке молодёжь. На пороге XX века такое мнение о командном составе армии было довольно распространено. Поражение царской армии в русско-японской войне явилось жестоким, но хорошим уроком. Не будь русско-японской войны, царская армия была бы скорее и сильнее разбита германской армией».
По досадному случаю Шапошников не сумел поступить в училище в 1900 году: из-за болезни пропустил экзамены. Он возвратился к родителям в Белебей, поступил там на работу младшим делопроизводителем. А через год он вновь направил документы в Московское военное пехотное училище. На этот раз все прошло успешно, и он стал юнкером.
Мне довелось учиться в том же училище. Правда, происходило это много позже, в 1915 году, когда шла уже первая мировая война, поэтому мы проходили программу по ускоренному курсу, и пробыл я там всего четыре месяца.
Училище размещалось в Лефортове, в Красных казармах, старинном двухэтажном здании с толстыми стенами, мрачными, пропускавшими мало света окнами, с большим коридором посредине, с асфальтовыми полами. Напротив здания училища находился двухэтажный корпус, занятый под квартиры начальствующего состава. По красоте и удобству училище далеко уступало расположенному на Знаменке зданию Александровского военного училища. И не только по красоте здания, но и «по чину» в иерархии военных училищ царской России. Первым считалось Павловское в Петербурге, вторым Александровское в Москве и только третьим — Алексеевское. Созданное в 1864 году, оно до 1906 года именовалось Московским военным пехотным училищем, затем по велению Николая II ему дали название Алексеевского в честь родившегося наследника престола. История училища характерна с точки зрения эволюции во взглядах царского правительства на подготовку командных кадров для армии.
Острый недостаток командного состава, обнаружившийся во время Крымской войны 1853-1856 годов, и слабый уровень его общеобразовательной и специальной подготовки привели к известным реформам, проведённым военным министром Д. А. Милютиным при Александре II: кадетские корпуса были преобразованы в военные гимназии с усилением общеобразовательной программы, а из специальных классов кадетских корпусов были созданы для пехоты 1ри военных училища: Павловское и Константиновское (впоследствии оно преобразовано в артиллерийское) в Петербурге и Александровское в Москве.
Поскольку 400-600 молодых офицеров, выпускавшихся ежегодно из этих училищ, не могли покрыть потребности в командном составе пехоты, в стране в результате милютинской реформы было образовано ещё 16 училищ для пехоты и конницы с трёхлетним сроком обучения. В них принимались юноши не из кадетских корпусов, а те, кто окончил полный курс или не меньше четырёх классов гимназии или реального училища, независимо от сословной принадлежности. Таким образом, Алексеевское пехотное училище заметно отличалось от Павловского и Александровского прежде всего методом комплектования. Если в эти два училища принимались только выходцы из дворян или по меньшей мере дети из богатых семей, то в Алексеевское, как и в другие юнкерские училища, царизм вынужден был открыть доступ детям других сословий. Иной оказывалась и судьба выпускников Алексеевского училища. Обычно их ожидала «военная лямка» в провинциальном захолустье. Но это не мешало «алексеевцам» гордиться своим военно-учебным заведением. Гордился им и Борис Михайлович. Говоря о неравных условиях, в которых находились военно-учебные заведения царской России, он писал:
«Даже кадетские корпуса были в более благоустроенных зданиях, чем наше училище.
Но зато это имело и обратную сторону. Мы до некоторой степени гордились тем, что живём в «казармах», не так, как изнеженные дворянчики, что, по существу, приучило нас к будущей обстановке, когда пришлось уже быть в настоящей казарме.
В училище на основное отделение поступали юноши со всех концов России: окончившие классические гимназии, реальные училища, духовные семинарии, Гатчинский сиротский институт и т. д. Не было только окончивших кадетские корпуса. В 1902 году была сделана попытка направить и их в наше училище, так как в Павловском и Александровском училищах не хватало вакансий для окончивших кадетские корпуса. Однако по общеобразовательной подготовке бывшие кадеты оказались слабее нас, и учиться им было трудно, да и по строевой линии они оказались в хвосте. Через полгода их перевели от нас [16] сверхштатными в Павловское и Александровское училища, в свою среду, что устраивало их, да, по правде сказать, не обижало и нас».
Социальное расслоение, наблюдавшееся в общественной жизни России, неизбежно проникало, таким образом, и в армию, пока ещё продолжавшую оставаться оплотом царизма. Но эти глубинные процессы подготавливали будущий взрыв. Внешне же все протекало благополучно, в строгом соответствии с порядками и традициями, которые господствующие классы в своих интересах вырабатывали на протяжении веков в русской армии.
Алексеевское училище в ту пору, когда учился в нем Шапошников, считалось одним из лучших. Оно давало своим питомцам не только специальную подготовку для командира взвода, но и способствовало их чисто военному и общему развитию. Программой, рассчитанной на два года, предусматривалось изучение тактики различных родов войск применительно к существовавшей тогда организации: общая тактика (на старшем курсе) с кратким понятием о стратегии; уставы; законоведение; военная администрация; военная историй, главным образом русская, от Петра I до русско-турецкой войны 1877-78 годов, механика, физика и химия; русская словесность; иностранные языки — французский и немецкий. По артиллерии и инженерному делу имелись хорошие кабинеты. Оценка успеваемости производилась по 12-балльной системе.
Вся жизнь в училище подчинялась строгому распорядку дня: подъем в 6.30 утра, в 7.30 построение на утренний осмотр, затем утренний час, с 8.30 до 14.00 занятия в учебных классах с большой переменой в 11 часов, во время которой давался горячий завтрак (обычно котлета с черным хлебом, кружка чаю и два куска сахару). С 14 до 16 часов проводились строевые занятия. С 16 до 17 часов обед (из двух блюд; по праздничным дням и один раз среди недели давалось сладкое), после чего разрешался полуторачасовой отдых. С 18.30 до 20.00 — самостоятельная подготовка в классе уроков на следующий день. В 20 часов был вечерний чай (кружка чаю с белым хлебом), затем вечерняя перекличка и молитва. С 21.00 до 22.30 юнкера находились в своих помещениях или в читальне. В это время разрешалось заниматься и в классе. В 22.45 — отбой.
Все юнкера были на полном содержании военного ведомства, но никакого жалованья не получали. При переходе из младшего класса в старший держали экзамены, а затем выпускные экзамены при окончании старшего класса.
Борис Шапошников воспринимал как необходимость этот жёсткий распорядок дня, строгую дисциплину, насыщенность каждого дня занятиями. Учился он легко и к концу первого года имел переводной балл 11,6, занимая первое место по списку юнкеров младшего класса. Выделялся он и в занятиях по строевой подготовке.
Вспоминая о своей учёбе в Алексеевском училище, Борис Михайлович по-разному отзывался о преподавателях и воспитателях, которые работали там в ту пору. Были среди них и опытные педагоги, и, как он говорил, нудные. Среди всех выделял он непосредственного начальника и воспитателя полуротного своего командира штабс-капитана лейб-гвардии Кексгольмского полка Бауэра (полуротные командиры числились прикомандированными к училищу и оставались в списках своих полков).
Несколько страничек посвятил этому человеку Шапошников в своих записках. Из них становится ясно не только, как он характеризовал своего наставника, но и какие именно черты особенно ценил в нем.
— Штабс-капитан Бауэр, — вспоминал Борис Михайлович, — был хорошим строевиком и отличным воспитателем. На юнкеров он смотрел как на будущих офицеров, поэтому старался привить нам качества начальника. Прежде всего он требовал от нас правды. Будущий офицер не имел права лгать или изворачиваться. Каждый юнкер, совершивший какой-либо проступок, прежде всего сам обязан был доложить своему непосредственному начальнику — отделённому портупей-юнкеру, — а тот уже докладывал по команде. Обычно в таких случаях Бауэр даже не накладывал дисциплинарного взыскания. Но если сам Бауэр или начальство выше его узнавали о происшествии тогда с его стороны пощады виновному уже не было...
Второе, что прививал нам Бауэр, — это ответственность. За каждый проступок юнкера отвечали и отделённый, и взводный портупей-юнкера.
Одним словом, повседневным воспитанием Бауэр закладывал в нас то, что нам должно было понадобиться в будущем. Лично я, следуя по службе его принципам, в отношениях с подчинёнными всегда достигал успеха...
У Бауэра я числился и строевиком и распорядительным, аккуратным юнкером. Несколько человек из таких строевых юнкеров Бауэр приглашал по субботам к себе в гости, и здесь он изучал нас внимательно, но уже в другой, не служебной обстановке.
Всего лишь год с небольшим имел возможность Борис Михайлович общаться с командиром, у которого учился и к которому стал испытывать глубокое уважение. В конце 1902 года Бауэр ушёл из училища в полк, оставив по себе хорошую и долгую память.
Лагерный период обучения летом 1902 года завершал первый год пребывания Шапошникова в училище. Знаменателен для него он был участием в курских манёврах. Манёвры эти проходили в конце августа, когда старшекурсники, уже произведённые в офицеры, разъехались в отпуск. Поэтому командиров для юнкерских взводов, участвовавших в них, подбирали из своих же первогодков. Шапошникова, который выделялся успехами в учёбе, назначили командиром взвода. Таким образом» уже в двадцать лет он впервые соприкоснулся с командирскими обязанностями в условиях, приближенных к боевым. Его умелые действия в ходе манёвров были учтены в последующем: на старшем курсе Шапошников был произведён в армейские унтер-офицеры и портупей-юнкера. Теперь в его обязанности наряду с учёбой на втором курсе входило ещё и командование взводом вновь набранного младшего класса. Об этой своей работе он вспоминал:
— Бывало трудно, но я работал самостоятельно, составлял расписание занятий и занимался повседневным воспитанием молодых юнкеров. Для последующей моей службы это принесло большую пользу. Явившись в роту подпоручиком, я не был подобен брошенному в воду щенку, не умеющему плавать, а сразу брался за знакомое дело.
Перед самым выпуском из училища были ещё одни манёвры, в которых довелось участвовать Шапошникову, — звенигородские. Теперь под его командованием был взвод юнкеров, с которыми он занимался на протяжении всего года. И вновь он показал незаурядные командирские качества, умение быстро принимать решения, отвечающие складывающейся обстановке, и твёрдо проводить их в жизнь.
Училище Шапошников закончил, имея наилучшие показатели по успеваемости. Его имя было занесено на мраморную доску. Позже, когда мне довелось учиться в том же Алексеевской училище, я видел его фамилию на этой доске, укреплённой на стене при входе в актовый зал. Сам Борис Михайлович вспоминает, что видел эту доску в 1927 году, уже будучи командующим войсками Московского военного округа, когда посетил расположенную в здании бывшего Алексеевского училища советскую пехотную школу, носившую имя революционера-народовольца М.Ю. Ашенбреннера.
Немногое свободное время, остававшееся от учёбы, Шапошников использовал преимущественно для приобщения к театру. Это увлечение его началось ещё в Перми, где был неплохой театр, в последний год учёбы в реальном училище. Теперь же, в сезон 1902/03 года, в Москве Борис Михайлович получил возможность наслаждаться в опере великолепным искусством Шаляпина, Собинова, блиставшей в то время в балете Гельцер — ученицы знаменитого балетмейстера Мариуса Петипа, посещать спектакли развёртывавшего свою работу Художественного театра во главе со Станиславским. «Ученье моё шло по-прежнему отлично, — писал по этому поводу Шапошников, — театр не сбавлял мне баллов, а удовольствия я получал много». И в более поздние годы жизни Шапошников любил театр горячей юношеской любовью. Даже в самые напряженные периоды работы он старался выкроить вечер, чтобы посетить театр. Это было лучшим для пего отдыхом, стимулом к последующему еще более напряженному и плодотворному труду. Увлечение театром обогащало духовный мир Бориса Михайловича так же, как и чтение. Как лучший по успеваемости среди окончивших училище в 1903 году Шапошников был первым в списке на право выбора места будущей службы. Только фельдфебели пользовались правом выбора вне этого списка, за ними, практически четвертым, шёл Шапошников. Поэтому он заготовил список с названием четырёх воинских частей, в одной из которых желал бы служить, и расположил их в порядке предпочтительности следующим образом: 30-й лейб-гренадерский Эриванский полк (старейший в русской армии полк, имевший почти 300-летнюю боевую историю), располагавшийся неподалёку от Тифлиса; 1-й стрелковый Восточносибирский полк с базированием в урочище Новокиевское на Дальнем Востоке; 1-й стрелковый Туркестанский батальон, стоявший в Ташкенте; 205-й резервный Измаильский батальон с местом дислокации в Одессе.
Список, который составил Борис Шапошников, характерен в том отношении, что в нем названы части пограничных округов. Это обусловлено стремлением военного министерства того времени пополнить выпускниками военных училищ прежде всего пограничные округа. Части же внутренних округов заполнялись офицерами, окончившими юнкерские училища. Мера, конечно, целесообразная, поскольку первые отличались лучшей подготовкой, нежели вторые. Но при этом выпускники военных училищ проигрывали в том смысле, что на их долю доставались наиболее дальние гарнизоны, расположенные не в больших городах, а в мелких населённых пунктах на западных границах или вообще за тридевять земель — по меркам того времени — от центральных районов России: на Кавказе, в Средней Азии, на Дальнем Востоке. Однако это не смущало молодого офицера Шапошникова, как видно из того же списка, предпочтение он отдавал не месторасположению будущего гарнизона, а характеру предстоящей службы.
1-й Туркестанский батальон, подпоручиком которого он стал, представлял собой хотя и сравнительно молодую часть в армии России, однако имел солидную боевую историю. Будучи сформирован в 1865 году в Оренбурге, он был направлен к Ташкенту, в район боевых действий, и затем участвовал почти во всех походах и боях в Средней Азии, в войнах с Бухарой, Кокандским ханством. Под командованием известного впоследствии генерала М.Д. Скобелева его подразделения преследовали остатки кокандских войск до предгорий Памира. Батальон, как и другие части Туркестанского военного округа, как приграничного и с небольшим сравнительно русским населением, содержался по усиленному штату. Большое внимание уделялось боевой подготовке, особенно стрельбе. Традицией стрелковых частей Туркестана были быстрые и длительные марши, в том числе в горных условиях. Все это было хорошей школой для молодого офицера.
Подпоручик Шапошников, назначенный командиром полуроты, довольно быстро сумел завоевать себе деловой авторитет. Из двадцати офицеров Туркестанского батальона только шестеро относились к числу молодых, остальные и по возрасту были значительно старше, и выслугу лет имели от десяти до двадцати лет, причём служили преимущественно в том же батальоне. Как вспоминает Борис Михайлович, по этой причине он и другие молодые офицеры «ходили в батальоне, как говорится, на цыпочках и, хотя по закону на офицерских собраниях имели право голоса, никогда его не подавали, слушая, что говорят старшие». Зато в вопросах службы Шапошников был не из робких.
Уже через месяц после прибытия Шапошникова в роту, где он был назначен обучать молодых солдат, у него произошло столкновение с фельдфебелем роты Серым, состоявшим на сверхсрочной службе.
Фельдфебели, относившиеся к унтер-офицерскому составу, на котором лежало поддержание внутреннего порядка в подразделениях, в старой русской армии, как известно, были грозой не только для солдат. Иногда они не ставили ни в грош и младших офицеров роты, сплошь и рядом докладывая ротному командиру об ошибках полуротных,
И вот однажды, когда Шапошников пришёл на занятия, он увидел, что солдаты делают ружейные приёмы не по уставу. Спросил унтер-офицера, почему так делается. Отвечает: «Так приказал фельдфебель». — «Позвать фельдфебеля Серого». Когда тот пришёл, Шапошников заставил его прочитать нужные параграфы устава, а затем спросил, понял ли он, как нужно делать. «Понял, — отвечает Серый, — только у нас иначе делается». — «Так вот, фельдфебель Серый, запомни раз и навсегда, что нужно делать так, как написано в уставе, а кунштюки с винтовкой я и сам умею делать!» Взяв в руки винтовку, подпоручик велел Серому командовать, а сам чётко проделал приём по-уставному. «Ну а теперь смотри, как можно делать этот приём и иначе». И он от ноги подбросил перед собой винтовку так, что она трижды перевернулась в вертикальном положении, затем быстро поймал её у середины своей груди, закончив приём. «Видел, как можно делать? Но это не по уставу, и впредь не сметь отменять уставных требований». «Посрамлённый фельдфебель удалился, — заключает этот эпизод Борис Михайлович, — жаловался, наверное, ротному командиру, но больше не своевольничал».
Шапошников постепенно начал ломать и так называемую «словесность» — так именовалось на солдатском языке изучение устава внутренней службы в сочетании с обязанностью солдата знать своё начальство, различать чины и т. д. Премудростям «словесности» солдат обучали унтер-офицеры, и сводилась она к механической зубрёжке. По вызову отделённого новобранцы вскакивали, ударяли себя ладонями по швам брюк и без ошибки должны были отчеканить ответ на вопрос унтер-офицера. Отвечали скороговоркой и даже какими-то белыми стихами. И стоило только чуть заикнуться, как следовало грозное внушение отделённого новобранцу. Подпоручик Шапошников стал добиваться, чтобы его солдаты не механически заучивали необходимый материал, а прежде всего думали и запоминали осознанно. Такая методика была встречена унтер-офицерами с явным неудовольствием. Но подпоручик настойчиво добивался своего.
Его требовательность по службе была правильно понята подчиненными, так как все они видели, что он строг, но справедлив и если не дает никому послаблений, то это же правило незыблемо распространяет и на самого себя, никогда не относясь безразлично к своим обязанностям. Они всегда видели его в батальоне аккуратно в 8.30 утра подтянутым, замечающим любую неточность в действиях солдат и обучающих их унтер-офицеров и умеющим ровно и спокойно поправить дело. После обеденного перерыва подпоручик ежедневно вновь приходил в свою роту и проводил предусмотренные занятия, контролировал унтер-офицеров. Вскоре полурота, которой командовал Шапошников, стала заметным в батальоне подразделением в выучке и дисциплине.
Летний лагерный период прошёл для Шапошникова не менее успешно, чем зима 1903/04 года. В начале сентября Ташкентскому батальону делал смотр прибывший из Петербурга генерал. Экзамен предстоял очень важный, так как результаты смотра шли в приказ по военному ведомству. В день смотра роте, в которой служил Шапошников, досталось сложное упражнение: стрельба по 12-фигурной мишени в рост одиночным огнём из положения лёжа с упора на дистанции 1400 шагов. Сложность стрельбы заключалась в том, что на такой большой дистанции нужно было точно учитывать силу ветра и соответственно выносить точку прицеливания, целясь не под мишень, а на две, даже четыре фигуры от неё в сторону, противоположную направлению ветра.
Борис Михайлович так рассказывает о ходе и результатах этой стрельбы:
«Дошла очередь стрелять нашей роте. Запретив унтер-офицерам вмешиваться в дело, дабы не нервировать стрелков, я и ротный командир давали точки прицеливания и наблюдали за каждым выстрелом. Рота дала сверхотличный результат... Сверхотлично стрелял и весь батальон, заняв по стрельбе первое место в лагере».
На деловые качества Шапошникова обратило внимание начальство. В первый же год службы его прикомандировали к штабу округа, предложив наблюдать за печатанием нового мобилизационного расписания, которое было строго секретным документом, и работать с его корректурой, кроме последней, которую вёл уже сам генерал-квартирмейстер округа. В роте Шапошникова на время почти двухмесячной командировки замещал другой полуротный командир, штабс-капитан. Подпоручик был благодарен ему за то, что тот не нарушал его методики обучения, и в подразделении все оставалось в порядке.
После лагерного сбора командир батальона предложил подпоручику Шапошникову отправиться в Самарканд в нештатную окружную школу фехтования при 2-м казачьем Уральском полку. После четырёхмесячной подготовки офицеры, прошедшие курс, становились инструкторами по фехтованию на рапирах, эспадронах и штыках. Так как занятия в школе занимали всего четыре часа в день, офицеры, собранные в школу, а их было всего восемь человек, попросили расписать их по казачьим сотням, чтобы учиться верховой езде и конному строю. Так Борис Михайлович начал знакомиться с кавалерией, что пригодилось ему в последующей службе.
Я уже говорил об исключительной целеустремлённости Бориса Михайловича, которую он вырабатывал в себе с юных лет. Вот и эта учёба в школе фехтования рассматривалась им как этап в разносторонней командирской подготовке, поэтому он охотно принял предложение пойти в неё, поэтому же дополнительно по программе стал учиться верховой езде и конному строю, а вечера, как ни уставал за день, отдавал чтению. Тем более что до города от школы было далеко и выбирался он туда лишь изредка.
К этому времени Борис Михайлович уже наметил для себя очередную задачу — закончить Академию Генерального штаба. Таким образом, все, что делал он теперь, рассматривалось им и с точки зрения достижения намеченной цели. В конце 1904 года в гарнизонном собрании в Ташкенте Шапошников встретил генерал-квартирмейстера округа, чьё задание по печатанию мобилизационного расписания выполнял год назад. Тот, помня хорошую работу Шапошникова, предложил ему перейти на службу в штаб округа помощником старшего адъютанта мобилизационного отдела. Для подпоручика, всего лишь год назад окончившего военную школу, это было весьма лестное предложение. Оно означало, помимо оказываемого доверия, существенную прибавку к жалованью, получение красивой адъютантской формы, а это ведь тоже немаловажно для молодого офицера. Шапошников поблагодарил, попросил время, чтобы подумать, посоветоваться со старшими товарищами, и вскоре... отказался от этого предложения. По собственным словам Бориса Михайловича, оно имело один только минус: принять его означало уйти из строя, между тем для тех, кто не прослужил в строю трёх лет, двери Академии Генерального штаба навсегда закрывались.
Кастовая замкнутость офицерства старой русской армии, всеми мерами воспитывавшаяся в его среде аполитичность, отдалённость Ташкента от центров России, казалось бы, глухой стеной должны были изолировать Ташкентский гарнизон, где служил Шапошников, от внутриполитической жизни страны. Однако грозное эхо событий нараставшей первой русской революции дошло и сюда. С января 1904 года шла русско-японская война. Вполне естественно, что Шапошников и его сослуживцы пристально следили за её ходом. Многие стремились уехать на театр военных действий. Но удалось это сделать только некоторым офицерам Генерального штаба. Строевых же офицеров из войск в действующую армию, как правило, не брали. Туркестанский военный округ граничил с Афганистаном, и, поскольку Англия была в союзе с Японией, его войска не только не ослаблялись, но даже усиливались.
Как все военные, сослуживцы Шапошникова испытывали профессиональный интерес к происходившим на маньчжурском театре боевым событиям. Имели они и дополнительный мотив, заставлявший их обострённо переживать эти события. Дело в том, что командующим Маньчжурской армией, а с осени 1904 года и главнокомандующим вооружённых сил России на Дальнем Востоке был А. Н. Куропаткин, генерал от инфантерии и генерал-адъютант, военный министр России. Свою офицерскую службу он начинал в 1866 году в том же 1-м стрелковом Туркестанском батальоне, а затем на протяжении одиннадцати лет тесно соприкасался с ним по службе. Свою связь с батальоном Куропаткин поддерживал и впоследствии, будучи военным министром. Вот почему в офицерском собрании Туркестанского батальона с такой жадностью обсуждалось каждое событие с театра войны, которое приносили газеты. С горечью приходилось выслушивать хулу на Куропаткина и не хотелось верить в нее. Но если истинные причины поражений русской армии не только, а может быть, и не столько в качествах главнокомандующего... Так в чём же тогда? Такой вопрос вставал неотвратимо, и, хотя далеко не сразу и не все смогли найти правильный на него ответ, тем не менее задумываться приходилось все чаще и чаще.
Не только ход русско-японской войны заставил многих задуматься о судьбе России. В стране поднималась волна стачек рабочих и выступлений крестьян. Хотя в Туркестане и сохранялось относительное спокойствие, но и сюда различными путями доходили вести о нараставшем кризисе царизма. Ещё летом 1903 года Шапошников узнал о расстреле на его родине, в Златоусте, рабочих, которые собрались на площади перед заводом и домом горного начальника, чтобы просить об улучшении условий труда. Известие о Кровавом воскресенье 9 января 1905 года застало его в Самарканде.
«Подробности этого великой важности события в таком отдалённом городке, как Самарканд, — вспоминал Борис Михайлович, — были неизвестны, но стрельба войск по шедшим с иконами рабочим была таким происшествием, которое заронило сомнение в правильности принятых правительством мер не в одну офицерскую душу».
Поражение русской армии в 1904-1905 годах, революция 1905 года явились событиями, встряхнувшими и те слои населения Русского государства, которые пребывали в спячке. Возвратившись в батальон, Шапошников увидел наглядное свидетельство пробуждавшегося и в офицерской среде интереса к внутриполитической жизни страны. В офицерском собрании батальона имелась довольно богатая библиотека, по оценке Бориса Михайловича, даже лучшая, нежели в обще гарнизонном собрании Ташкента. Почти четыре десятилетия накапливались в ней книги, газеты, журналы за счёт фонда, который складывался из небольших ежемесячных взносов офицеров. В библиотеке имелись сочинения классиков и видных военных авторов.
С 1904 года Шапошников был избран заведующим этой библиотекой и приложил немало сил, чтобы увеличить её книжный фонд. Приобрёл сочинения Максима Горького, роман Н.Г. Чернышевского «Что делать?», повесть А.И. Куприна «Поединок», вызвавшую бурные дискуссии в армии. Выписал ряд журналов, в том числе и такие, в которых появлялись иногда наряду с другими статьи и социал-демократического направления.
Однако, горячо взявшись за выполнение общественного поручения, он с горечью отмечал, что круг читателей библиотеки был весьма невелик. Теперь же, после возвращения из Самарканда, большинству офицеров, как он заметил, уже трудно было жить одними уставными положениями. После царского манифеста 17 октября 1905 года, возвещавшего о «даровании свободы» и создании Государственной думы, офицеры все чаще стали спорить о происходящих в стране событиях. Их внимание привлекли программы различных политических партий, не исключая и социал-демократической.
Шапошников стремился к тому, чтобы библиотека могла удовлетворить запросы офицеров и предоставить в их распоряжение литературу всех направлений. И хотя вскоре, как он вспоминал, некоторые книги ему пришлось изъять из общих шкафов, он продолжал давать их всем желающим.
По возвращении из Самарканда произошло изменение и в служебном положении Шапошникова — 31 января 1905 года он был назначен начальником учебной команды батальона с правами ротного командира. Молодой офицер был ошеломлён таким повышением в должности, так как обычно её занимали офицеры, прослужившие достаточно долго и имевшие чин не меньше штабс-капитана. Вплоть до осени 1905 года исполнял он свои новые обязанности, относясь к ним, как и всегда, с полной отдачей сил. Затем, когда в батальон возвратились несколько офицеров из Маньчжурии, вновь стал полуротным командиром и получил чин поручика. С января 1907 года Борису Михайловичу разрешили начать подготовку к сдаче экзаменов в Академию Генерального штаба, и он, по собственному выражению, превратился в затворника: днём нёс службу в батальоне, ночью упорно занимался. Предварительные испытания в округе прошёл весьма успешно. Не менее успешно сдав вступительные экзамены, поручик Б.М. Шапошников в числе 124 офицеров приказом от 16 октября 1907 года был зачислен на младший курс академии. Она размещалась в специально построенном для Академии Генерального штаба двухэтажном здании в форме буквы П на Суворовском проспекте в Петербурге и стала местом учёбы Шапошникова на целых три года.
В течение первого года слушатели академии изучали тактику пехоты, конницы, артиллерии, полевую фортификацию, устройство вооружённых сил вообще и армий важнейших европейских государств в частности, а также и США, историю военного искусства с древнейших времён и до войн Наполеона включительно, историю военного искусства России, общую историю XIX века и русскую историю, геодезию и т. д. Изучение иностранных языков проводилось по вечерам для желающих. Зато верховая езда как на вступительных экзаменах, так и в процессе обучения рассматривалась как ведущая дисциплина в подготовке офицеров Генерального штаба — занятия в манеже проводились практически без перерывов на всех курсах. Подобное пристрастие к этому делу в то время Борис Михайлович объяснял опытом русско-японской войны.
— В русской армии так было принято: коли учитывать опыт, так учитывать, — с иронией говорил он.
А опыт этот заключался, по его словам, в том, что в бою под Яньтайскими копями одна из дивизий русской армии, попав в высокий гаолян, рассыпалась, и управление ею в бою было потеряно. Начальника дивизии генерала Орлова ранило, а начальника штаба Глобачёва конь занёс в тыл, и подполковник справиться с ним не смог. Так вот и было решено: чтобы впредь верховые лошади не заносили офицеров, потребовать от офицеров Генштаба хорошей верховой езды.
На втором курсе академии чисто военные дисциплины занимали ещё больший удельный вес, чем на первом: стратегия, общая тактика, история новейших войн, общая военная статистика, представлявшая, по существу, обзор пограничных с Россией стран на западе и востоке, инженерная оборона государства, военные сообщения, военно-морское дело и т. д. Помимо работы в академии, к практическим занятиям по тактике приходилось много готовиться дома.
После завершения учёбы на втором курсе и сдачи экзаменов офицеры уходили в войска, считаясь окончившими академию по второму разряду. И только те, кто имел успеваемость свыше 10 баллов, оставались ещё на год для учёбы на дополнительном курсе. Шапошников закончил оба основных курса по успеваемости седьмым. Поэтому он и был оставлен для учёбы в академии на дополнительном курсе. Офицеры, оканчивавшие его, предназначались для службы в Генеральном штабе. Программа дополнительного курса состояла преимущественно из практических занятий.
Академию возглавлял в период учёбы в ней Шапошникова генерал Щербачёв. По словам Бориса Михайловича, на этот пост Щербачёв попал только потому, что активно участвовал в подавлении революции 1905 года. Под стать начальнику был и правитель дел академии полковник А.К. Баиов. По своему служебному положению правитель дел имел большой вес в постановке учебного процесса. Сам он читал лекции по истории военного искусства, читал скучно и нудно. Полной бездарностью был преподаватель тактики конницы профессор Елчанинов, который к тому же плохо ездил на лошади и потому приходил иногда на лекции с забинтованной головой. За это и за его ум офицеры окрестили Елчанинова «всадником без головы».
Но были и другие профессора в академии, о которых с уважением отзывался Шапошников: военный инженер Иппатович-Горанский, артиллерийский специалист полковник Дельвиг, отличный лектор по тактике пехоты Данилов, блестящий сказитель русской истории профессор Платонов, впоследствии действительный член Академии наук СССР. Преподавал общую тактику в академии и генерал-лейтенант Бонч-Бруевич, одним из первых среди военных специалистов старой русской армии перешедший после Октября на сторону Советской власти. Лекции по стратегии читал профессор, полковник Незнамов, в июне 1918 года ставший начальником Управления военных сообщений Красной Армии, затем преподаватель советских военных академий в Ленинграде, автор военно-научных трудов и многих военно-публицистических статей.
Вне стен академии слушатели распоряжались временем всяк на свой лад. Одних манила «светская» жизнь, и они предпочитали балы и увеселения, уповая на то, что возникающие осложнения при сдаче зачётов и экзаменов будут улажены с помощью различных связей в высокопоставленных сферах. К их числу Борис Михайлович относил своего сокурсника поручика лейб-гвардии конного полка Врангеля, того самого Врангеля, который в годы гражданской войны стал одним из руководителей контрреволюции на Юге России. «Академия, — писал Шапошников о Врангеле, — ему была нужна, чтобы скорее получить чин ротмистра гвардии, приравнивавшийся в случае ухода в армию к полковнику». Другие слушатели, «не отягощённые упорной любовью к знаниям», заботились только о том, чтобы обеспечить себе переходной балл. Сам же Шапошников оставался верным себе, относясь к учёбе всерьёз, с полной отдачей сил.
Остававшееся немногое свободное время предпочитал посвящать чтению или посещению театра. Ему нравился петербургский балет, где блистали в то время Павлова, Карсавина, Кшесинская, и оперный состав Мариинского театра с обоими Фигнерами, Давыдовым, Яковлевым.
«Все это, — вспоминал он, — были корифеи сцены, но корифеи «казённые». Они напоминали высоких чиновников сурового Петербурга. Шаляпин и Собинов не могли удержаться на сцене Мариинского театра: постоянная служба на петербургской сцене погубила бы их таланты».
В Петербургской консерватории Шапошников слушал последнюю оперу Римского-Корсакова «Золотой петушок», не допущенную цензурой на сцену Мариинского театра. Привлекал его внимание театр Комиссаржевской, зал которого заполнялся по преимуществу не сановниками и чопорными дамами, а учащейся молодёжью, средними чиновниками, театральной общественностью. Однако, несмотря на большую любовь к театру, много увлекаться им, как говорил сам Борис Михайлович, не приходилось: мешали домашние вечерние занятия, трудно было достать билеты, да и офицерский бюджет не позволял.
Что же дала Шапошникову академия?
Его собственная оценка этого события в своей жизни кажется мне исчерпывающей:
«Нет сомнения, что она расширила теоретический кругозор, напитала знаниями, которые нужно было как следует ещё переварить, а самое главное, найти применение им в жизни.
...Академия привила мне любовь к военной истории, научила извлекать из неё выводы на будущее. К истории я вообще всегда тяготел — она была ярким светильником на моем пути. Необходимо было и дальше продолжать изучать этот кладезь мудрости.
Что же касается практической подготовки к службе в Генеральном штабе, то здесь мы получили не очень много. Групповые упражнения развивали тактическое мышление, но такого рода занятий, как военная игра, у нас и в помине не было. Между тем с этим мы столкнулись с первых же шагов своей работы и в войсках, и в штабах. Метода проведения военных игр, метода свободного творчества в них академия не раскрыла своим адептам. Короче говоря, мы были выпущены в жизнь больше теоретиками, чем практиками. От нас самих уже зависело сделаться практиками. Но академия приучила нас к напряженной работе и к выполнению работы в указанный срок».
Как будет видно из дальнейшего, Борис Михайлович, объективно оценив все то, что дала ему учёба в академии, в последующей службе сумел правильно распорядиться полученными знаниями теории военного дела, дополнил их разносторонним практическим опытом. Многое сделал он и для того, чтобы уже в советское время в учебном процессе Военной академии Генерального штаба преобладало именно творческое, начало в изложении и усвоении предусмотренного программой материала. Но все это произойдёт позднее, а пока...
26 мая 1910 года приказом по военному ведомству Шапошников за отличные успехи в науках был произведён в штабс-капитаны, В числе 48 офицеров из 124, которые поступали вместе с ним в 1907 году в академию, он был причислен к Генеральному штабу. По существовавшему положению выпускникам предстояло последующие два года откомандовать ротой. Борис Михайлович выразил желание продолжить свою службу в 1-м стрелковом Туркестанском батальоне.
Снова Ташкент. В Туркестанском стрелковом батальоне, который Шапошников считал родной своей частью, за три года произошло много изменений: по сухомлиновской реформе он развёртывался в полк. Старых офицеров Шапошников там встретил немногих, почти все они ушли из батальона, а вместе с тем исчезла и «старая туркестанская» атмосфера, какая была до отъезда в академию. Однако вскоре Борису Михайловичу уже некогда было наблюдать происшедшие перемены: окунувшись в жизнь полка и приняв роту для цензового командования, он целиком был поглощён служебными делами. Распорядок учебного дня был привычным по прежней службе. Однако сам Шапошников стал уже другим, с иными теоретическими познаниями, которые старался применить на практике и не преминул ввести изменения в программу занятий со старослужащими солдатами. Тактику отделения и взвода они проходили на большом ящике с песком. В более усложнённой обстановке стали проводиться занятия с унтер-офицерами. Определенное время ежедневно уходило на решение разных учебных и хозяйственных вопросов в роте. Во второй половине дня — порученные ему обязательные занятия с офицерами батальона, в состав которого входила его рота. Подготовка к ним также требовала значительного времени. Ни на один день не прекращал и личной своей учёбы: чтения новых книг или разработки военно-исторических примеров. Привычный ритм будничной службы менялся только при участии в полевых поездках, рекогносцировках и в манёврах, причём в подобных случаях Шапошникову обычно поручалось составлять задания в роли посредника или начальника штабов отрядов. От офицеров Генерального штаба требовалось периодическое выступление с военно-историческими докладами в гарнизонном собрании. Эту свою обязанность Борис Михайлович выполнял столь же тщательно, как и все другие, но относился к ней с особенным интересом. Если напомнить к тому же о природной его склонности к научно-исследовательской работе, то станет понятным успех, которым пользовались сделанные им доклады.
...Два года, заполненные делами, пролетели незаметно. И вот уже октябрь 1912 года — пришла пора сдавать роту, перешагнув очередной рубеж военной службы. «Я решил, — писал Шапошников, — уйти в другой округ, где можно было получить практику на манёврах и военных играх в большем масштабе, чем в Туркестане».
Таким округом стал приграничный Варшавский военный округ. В декабре 1912 года, получив очередной чин капитана, Шапошников прибыл туда на должность старшего адъютанта 14-й кавалерийской дивизии, расквартированной в городе Ченстохове. Теперь в круг его обязанностей всецело входили уже оперативные, организационные вопросы и боевая подготовка частей дивизии. Изменился не только характер служебных обязанностей. Для Шапошникова, прослужившего более девяти лет в пехоте, кавалерия была совсем новым родом войск, с которым предстояло теперь познакомиться вплотную. И он делал это с присущей энергией и целеустремлённостью. Изучив оперативный план, Борис Михайлович понял, что 14-й кавалерийской отводится весьма сложная роль в случае войны: расположенная непосредственно у западной границы, она должна будет первой отражать нападение противника, имея целью прикрыть своими действиями стратегическое развёртывание русских армий. Поэтому старший адъютант дивизии направил свои усилия на то, чтобы всемерно содействовать повышению подвижности и выучки частей и подразделений дивизии.
Начальник дивизии генерал-лейтенант Орановский, которому он представился сразу же по прибытии в Ченстохов, произвёл на Шапошникова благоприятное впечатление. Полковник Вестфален, возглавлявший штаб дивизии, показался ему человеком «средних способностей».
Примерно через две недели после вступления Шапошникова в должность, в самом начале января 1913 года, из штаба округа поступило указание о проведении ряда учений Ченстоховского гарнизона вблизи прусской границы. Через некоторое время старший адъютант получил от начальника дивизии задание для обеих сторон, участвовавших в учении. Хотя Бориса Михайловича удивило, что начальник дивизии сам подготовил тактическую разработку задания, он промолчал и разослал ее адресатам. Учение прошло благополучно, причём после того, как сделан был разбор, пришлось «экзаменоваться» и старшему адъютанту, который сопровождал на учении начальника дивизии: «Орановский не раз оглядывался назад, чтобы посмотреть, на месте ли старший адъютант из пехоты. Я понимал, что меня экзаменуют в верховой езде. Кажется, выдержал экзамен на «хорошо».
Через три дня предстояло новое учение. И тут уж старший адъютант счёл возможным спросить у начальника дивизии, почему он сам разрабатывает задание, а не поручает штабу. «Путает только, толку мало», — ответил он. Шапошников попросил его объяснить замысел учения и разрешить набросать задание. Генерал улыбнулся и согласился. Результатом Борис Михайлович был удовлетворён: вскоре задание «без поправок вернулось с приказанием разослать войскам. Отныне я приступил к выполнению своих прямых обязанностей. Вестфален не мешал мне их выполнять».
Участвуя в учениях, инспектируя подразделения, Шапошников проводил занятия с офицерами, направлял их деятельность на то, чтобы лучше готовить солдат к боям. Наряду с решением множества вопросов, связанных с обучением дивизии комбинированным действиям, проведением учений, организацией агентурной разведки, которую ему было приказано наладить, старший адъютант занимался и повседневными менее значительными делами. Большое и малое переплеталось в один узел. Это и была великолепная школа практической оперативной работы в войсковом звене, которая так пригодилась Борису Михайловичу в его последующей деятельности.
В конце лета 1913 года 14-я кавалерийская дивизия весьма неплохо показала себя в больших люблинских учениях. Её начальника хвалили за два выигранных кавалерийских «боя» и за хорошо организованную разведку. В свою очередь, начальник дивизии отдавал должное старшему адъютанту дивизии капитану Шапошникову, роль которого в этом успехе была далеко не последней.
Служба в Варшавском военном округе была плодотворной для Бориса Михайловича и в другом плане: он имел возможность совершенствоваться дальше в военно-научном отношении. Уже издавна этот округ считался передовым в русской армии в смысле военно-теоретической работы. По оценке Бориса Михайловича, если в период его службы там и «не полностью возродились времена, когда начальником штаба округа был известный в истории Генерального штаба генерал Пузыревский, то, во всяком случае, военная мысль больше работала в Варшаве, нежели в казённом Петербурге». Офицеры округа могли регулярно обмениваться мнениями по вопросам военного дела, чему способствовало наличие единственного в русской армии особого собрания офицеров Генерального штаба. Здесь происходили доклады, военные игры, дружеские встречи. При штабе округа издавался небольшой военный журнал. Выходила и своя газета «Офицерская жизнь», причём взгляды её на тактические и оперативные вопросы военного дела, как отмечал Шапошников, не совпадали со взглядами «Русского инвалида» и «Военного сборника», отличавшихся консерватизмом.
Через год после своего прибытия в Варшавский военный округ Шапошников выступил в собрании офицеров Генерального штаба с первым своим докладом, темой которого избрал «Действия конницы в Балканской войне 1912-1913 гг.». Уже выбор темы показывает, что автор смело взялся за обобщение самых последних военных событий. Для разработки её Борису Михайловичу пришлось выписать и основательно проштудировать ряд книг на немецком и французском языках. Внимательно изучил он и выпущенный германским генеральным штабом специальный сборник, в котором излагались события и делались выводы из них с оперативной и тактической точек зрения. Надо, кстати, заметить, что к этому времени многие офицеры русской армии не знали ещё и хода Балканской войны, не говоря уже о её итогах.
15 декабря 1913 года в 7 часов вечера докладчик взошёл на кафедру перед обширной аудиторией, заполненной генералами и офицерами, собравшимися послушать доклад о только что закончившейся войне. Ему, по собственному его выражению, не хотелось оскандалиться. Однако его выступление было прослушано с большим интересом. Начальник штаба округа благодарил за содержательный доклад и тут же согласился с предложением начальника разведывательного отделения штаба округа С. Г. Лукирского послать Шапошникова во все крупные гарнизоны кавалерийских частей округа для чтения доклада.
Это выступление как бы подводило итог первому году службы офицера Генерального штаба Б. М. Шапошникова. Давая ему оценку, Борис Михайлович писал: «Доволен ли я был своим докладом? Да, доволен. После хорошо прошедших манёвров 14-й кавалерийской дивизии под Люблином я теперь завоёвывал себе некоторый авторитет в округе и в научных вопросах. Для молодого капитана Генерального штаба, служащего год в Варшавском округе, это был неплохой шаг вперёд».
Блестящий аналитик, Шапошников трезво и без всякого самомнения старался объективно анализировать собственную службу с единственной целью — идти все дальше и дальше вперёд в своём профессиональном совершенствовании. Только поэтому и смог он достичь столь выдающихся результатов.
Спустя полгода началась первая мировая война. Вместе с 14-й кавалерийской дивизией вступил в неё капитан Шапошников. В ходе войны он сумел приобрести себе репутацию боевого офицера, сочетающего высокую военную грамотность с личным мужеством и храбростью. Уже первые месяцы войны достаточно убедительно это показали: старший адъютант 14-й кавалерийской дивизии капитан Генерального штаба Б.М. Шапошников четырежды был удостоен награждения орденами за боевые отличия. И с полным правом написал впоследствии: «Относительно знания войны — я как-то почувствовал себя крепче на ногах, появилась уверенность в действиях, о чем раньше знал только теоретически, выработались навыки оперативной штабной работы. Говоря по-кавалерийски, я почувствовал себя крепко сидящим в седле».
В августе 1927 года, после двенадцати месяцев обучения на отделении командиров полков стрелково-тактических курсов «Выстрел», я вернулся в Тверь, в свой 143-й полк 48-й стрелковой дивизии. Незадолго перед этим командующим войсками нашего Московского военного округа стал Борис Михайлович Шапошников.
До этого мне уже довелось видеть его. В 1922 году я временно командовал 142-м полком в нашей же дивизии. И вот вскоре после того, как принял полковые дела, стали мы готовиться к сентябрьским манёврам. Предстояло серьёзное испытание: это были первые в стране после окончания гражданской войны двусторонние манёвры с участием всех родов войск, а также частей ГПУ и ЧОНа. Волновались все мы в полку, волновались и наши шефы — члены Тверского уездного исполнительного комитета. Однако все прошло благополучно, действия полка получили положительную оценку. Манёвры состоялись в присутствии главнокомандующего Красной Армии Сергея Сергеевича Каменева и первого помощника начальника штаба РККА Бориса Михайловича Шапошникова.
Теперь, спустя четыре года, наши служебные пути-дороги сошлись поближе. Все мы, старожилы Тверского гарнизона, гордились тем, что служим в столичном военном округе. И потому особенно интересовались боевой биографией своего нового командующего. Имя Шапошникова в ту пору уже было известным в Красной Армии.
Вступив в неё добровольно в 1918 году, Борис Михайлович выполнял ответственную оперативную работу. В мае 1918 года он был назначен в Оперативное управление [36] Высшего военного совета на должность помощника начальника управления. В момент, когда наступил качественно новый этап в его жизни, когда испытывались не столько военные его знания, сколько моральные основы и общественное сознание, он оказался рядом с людьми, которых знал по службе в старой армии: военный руководитель Высшего военного совета М. Д. Бонч-Бруевич, как мы уже знаем, был преподавателем в Академии Генштаба, когда там учился Шапошников, начальник Оперативного управления Н.А. Сулейман был его однокурсником по академии, с помощником Бонч-Бруевича, генералом старой армии С.Г. Лукирским он был знаком по совместной службе в Варшавском военном округе. Все они были военными специалистами высокого класса, но главное — честными людьми, сознательно сделавшими свой выбор и искренне отдававшими свои знания и опыт служению народу.
Несколько месяцев Шапошников служил под началом Н.И. Подвойского в Высшей военной инспекции, затем первым помощником начальника штаба Наркомвоенмора Украины. С августа 1919 года Шапошников был переведён начальником разведывательного управления Полевого штаба Революционного Военного Совета Республики, а с октября стал начальником его Оперативного управления. В это же время он познакомился с М.В. Фрунзе, а в конце 1920 года они вновь встретились на Южном фронте при разработке планов операций против Врангеля. В последующем, проводя в 1924 году реорганизацию центрального аппарата и возглавляя Штаб РККА, М.В. Фрунзе, зная блестящие оперативные способности Б. М. Шапошникова, оставил его своим помощником. Высоко ценили начальника Оперативного управления и такие опытные генштабисты, как главком С. С. Каменев, начальник Полевого штаба РВСР П.П. Лебедев. За активное участие в оперативной работе Полевого штаба, проявленную инициативу и твёрдое проведение разработанных им лично боевых операций Красной Армии Б. М. Шапошников был награждён в 1921 году орденом Красного Знамени. В приказе РВСР от 14 октября 1921 года отмечалось:
«В течение своей деятельности на высокоответственной должности начальника Оперативного управления Полевого штаба РВС Республики т. Шапошников являлся непосредственным активным сотрудником всей оперативной работы во всех ее подробностях... Занимая указанную должность... т. Шапошников с присущей ему инициативой... работал с полным самоотвержением и днём и ночью».
В годы гражданской войны Борис Михайлович не только сложился как крупный оперативно-штабной работник, но и проявил талант военного теоретика и публициста. Уже тогда стали известны его работы о боевой подготовке войск, о действиях стратегической конницы, обзоры боевых действий в кампаниях 1919 — 1920 годов. Обобщение и осмысление боевого опыта стало основной темой его выступлений в печати в первые годы после гражданской войны. Его труды «Конница» и «На Висле» — крупные, интересные научные исследования.
Ответственная работа в штабе РККА в период военной реформы натолкнула Бориса Михайловича на мысль обобщить практику генеральных штабов различных стран и создать труд, в котором бы говорилось о том, какое место подобный орган должен занимать в Красной Армии. Будучи командующим войсками Ленинградского и Московского военных округов, он упорно работал над вопросами боевой подготовки войск и оперативной подготовки руководящего состава, продолжая свои теоретические исследования. Изучение деятельности генерального штаба австро-венгерской армии по пятитомным мемуарам его начальника фельдмаршала Конрада фон Гетцендорфа, работ о французском и германском генеральных штабах, документальных материалов русского Генерального штаба позволили ему завершить исключительно интересный трёхтомный труд «Мозг армии». В нем было дано чёткое представление о том, чем должен быть Генеральный штаб в условиях нашего времени, каково его место в военной системе, как должна организовываться его работа. Автор стремился рассмотреть возможный характер той системы военного управления, которая соответствовала бы данному этапу строительства вооружённых сил. Такая постановка вопроса не только приобретала научный интерес, но и имела большое практическое значение.
Книга Б.М. Шапошникова «Мозг армии» знакомила читателя с основными взглядами на характер войны и её масштабы, давала представление о требованиях, предъявляемых современной войной к полководцу, к органам оперативного управления и их работникам. Наконец, она раскрывала функциональную деятельность Генерального штаба по подготовке экономики страны к войне.
Появление труда «Мозг армии» вызвало живой интерес среди командного состава РККА и нашло широкий отклик на страницах военной печати как у нас в стране, так и за рубежом. Много лет прошло после выхода в свет трёх книг «Мозг армии», многое, конечно, за это время изменилось. Но и сегодня главные проблемы, поставленные в труде Б.М. Шапошникова, не устарели... Его ценность многократно увеличивается оттого, что автор целенаправленно стремился проводить в жизнь высказанные идеи. В течение своей службы — сначала начальником Штаба РККА, а спустя несколько лет начальником Генерального штаба — Б.М. Шапошников последовательно решал вопросы, связанные с централизацией в руководстве Вооружёнными Силами, боролся за осуществление чёткой регламентации штабной службы на всех уровнях. Основные мысли, высказанные Б.М. Шапошниковым в труде «Мозг армии», нашли отражение в ряде его докладов командованию Красной Армии и Советскому правительству о реорганизации центрального военного аппарата, в проектах переустройств Генерального штаба РККА накануне и в ходе Великой Отечественной войны, в директивах об организации полевого управления войск. Ими он руководствовался при подборе кадров для Генерального штаба и воспитании у них необходимых качеств советского штабного работника. Б.М. Шапошников был последовательным сторонником объединения управления Вооружёнными Силами в Генеральном штабе. В этих вопросах он выступал не только как военачальник, предлагающий реализовать какую-либо частную идею в боевой подготовке или в организационной структуре того или иного войскового организма, а как государственный деятель, проявляющий заботу о необходимом пересмотре взглядов на всю структуру рабочего аппарата верховного командования и его роль в руководстве жизнью и боевой деятельностью Вооружённых Сил в целом.
В практической своей деятельности как командующий войсками округа Борис Михайлович также выступал новатором. Командуя войсками Ленинградского военного округа в 1925-27 годах, он стал инициатором разработки методики проведения войсковых учений и манёвров с участием посредников и нейтральной связью. Этот опыт внедрялся им и в Московском военном округе, а затем стал достоянием всех округов.
В последующие годы своей службы Борису Михайловичу довелось командовать войсками Приволжского военного округа (1931-32), затем вновь Ленинградского (1935-37). И неизменно он пользовался на этих постах заслуженным авторитетом талантливого руководителя, всю свою энергию направлявшего на то, чтобы подчинённые ему войска, штабы, каждый командир, политработник, красноармеец в мирное время находились в постоянной боевой готовности. Заботливо и с любовью учил он командный состав искусству руководства и управления войсками. Командующий часто бывал на стрельбищах, учебных полях, командирских занятиях. Никакая мелочь в организации военной службы и боевой подготовки не могла ускользнуть от его внимательного взгляда, он замечал все: и положительное, и отрицательное. А во время разбора, подводя итог своим наблюдениям, умел так сформулировать необходимые выводы, что запоминались они каждому надолго. При всем этом всегда оставался ровным и спокойным, уважительным в отношении командиров.
Я приехал в штаб Приволжского военного округа начальником отдела боевой подготовки в 1934 году, спустя два года после того, как Шапошников был переведён из этого округа на должность начальника и комиссара Военной академии имени М. В. Фрунзе. Ровно год командовал войсками Приволжского военного округа Шапошников. Но память о себе он оставил у всех добрую. Во время проходившей в декабре 1933 года чистки партии товарищи из комиссии по чистке отмечали: «Борис Михайлович пришёл в партию под влиянием серьёзных внутренних убеждений... Беспредельно предан делу рабочих и партии. За год пребывания в Приволжском военном округе переродил весь округ. Многоумеющий и многознающий...»
Заключая прения, председатель комиссии сказал: «Я считаю, что если и впредь вы будете работать так же, то будете достойным членом партии». Одно лишь замечание было сделано тогда Борису Михайловичу — больше следить за своим здоровьем: «Вы мало бережёте себя. Вам надо работать так, чтобы не надорваться». Однако [40] щадить себя он не умел, целиком отдавался делу, которое поручала ему Коммунистическая партия.
Вступая в её ряды, Борис Михайлович писал в заявлении, с которым 28 сентября 1930 года обратился в партийную ячейку Штаба РККА:
«13 лет идя рука об руку в своей работе с Всесоюзной Коммунистической партией, проводя за это время неуклонно линию этой партии во всей своей жизни, борясь вместе с ней на фронтах гражданской войны за дело Ленина, я прошу, если окажусь достойным, принять меня в ряды Всесоюзной Коммунистической партии, дабы до конца своей жизни трудом и кровью защищать дело пролетариата в его железных рядах».
И он самоотверженно служил делу пролетариата до конца своей жизни. Шапошников был принят в партию решением Секретариата ЦК ВКП(б) в октябре 1930 года без прохождения кандидатского стажа. Оказанное ему высокое доверие он стремился оправдать, органически сочетая большую служебную работу с общественно-политической. В разное время он был членом Средне-Волжского краевого комитета ВКП(б), Красногвардейского райкома ВКП(б) (Ленинград) и Фрунзенского райкома ВКП(б) (Москва). XVIII съезд партии избрал Б.М. Шапошникова кандидатом в члены Центрального Комитета ВКП(б). Неоднократно избирался Борис Михайлович депутатом Верховного Совета СССР.
На всех высших командных постах, которые занимал Б. М. Шапошников непосредственно в войсках Советской Армии, он, несомненно, проявил себя талантливым военачальником. И все же главной сферой его жизненной деятельности, в которой его талант военного руководителя проявился с наивысшей силой, была сфера деятельности штаба. Вспомним, как сам он в письме к Н.В. Пневскому говорил о том, какой характер службы в Красной Армии возможен для него: «Я мог бы занять и строевую должность, но должность Генерального штаба была бы для меня предпочтительней».
Коммунистическая партия и Советское правительство доверили Б.М. Шапошникову наивысшую в Советских Вооружённых Силах «должность Генерального штаба» — должность его начальника. В мае 1937 года после повторного двухгодичного командования войсками Ленинградского военного округа командарм 1-го ранга Б. М. Шапошников был назначен начальником Генерального штаба Красной Армии и заместителем народного комиссара обороны СССР.
Всей предшествующей своей жизнью Борис Михайлович был подготовлен к этой многотрудной деятельности. Надо сказать, что прекрасной школой для него в этом смысле была и работа в академии имени М. В. Фрунзе в 1932-1935 годах. За три с половиной года, в течение которых он руководил академией, сделано было многое. Существенно улучшился учебный процесс, учебные программы были приведены в соответствие с требованиями технической реконструкции Красной Армии. Значительно повышено качество учебных пособий, усовершенствована методика преподавания. Ведущей дисциплиной стала оперативно-тактическая подготовка слушателей академии. На более высокую ступень была поднята научно-исследовательская работа кафедр. Профессорско-преподавательский состав академии был пополнен людьми, обладающими опытом командования воинскими соединениями и частями в новых условиях.
Выражая своё мнение о задачах военной академии, Шапошников писал:
«Академия должна, с одной стороны, готовить общевойскового и штабного командира, вооружённого знаниями современной теории военного искусства, а с другой — дать армии практика военного дела... Знание военного дела, знание технических родов войск и умение организовать их использование в боевых действиях составляют важнейший отдел обучения в военной академии».
Большое внимание Борис Михайлович уделял оперативно-тактической подготовке профессорско-преподавательского состава академии. Мастерски владея методикой организации военных игр на картах, он проводил эти игры весьма поучительно и с творческим вдохновением. Они содержали актуальные вопросы теории и практики применения крупных мотомеханизированных и воздушно-десантных соединений на различных театрах военных действий. Убедительные разборы игр, которые проводил Борис Михайлович, были весьма поучительны для слушателей и преподавателей.
Отмечая заслуги Шапошникова в преподавательской и научной деятельности, высшая аттестационная комиссия в мае 1935 года присвоила ему учёное звание профессора. В решении комиссии, в частности, отмечалось, что Шапошников — военно-научный работник исключительной эрудиции и больших обобщений. Под его командованием Военная академия имени М.В. Фрунзе достигла новых успехов, она удостоена высокой награды — ордена Ленина.
В теоретических дискуссиях, которые проходили в академии, сформировались его взгляды на характер возможных боевых действий Красной Армии в будущей войне, сложились представления о формах операций, стратегическом взаимодействии фронтов и т. д.
— Штабная работа, — не раз говорил Шапошников, — должна помогать командиру организовывать бой; штаб — первейший орган, с помощью которого командир проводит в жизнь свои решения... В современных условиях без чётко сколоченного штаба нельзя думать о хорошем управлении войсками.
Возглавив Генеральный штаб, он с новой энергией стал добиваться постоянного улучшения штабной службы во всех её звеньях.
Совет Народных Комиссаров СССР 13 марта 1938 года принял постановление об образовании Главного военного совета (до этого существовал Военный совет при Наркомате обороны). В составе Главного военного совета находился и начальник Генерального штаба Б. М. Шапошников, получивший таким образом возможность непосредственно влиять на принятие важнейших решений по вопросам военного строительства. В работе Главного военного совета участие принимал И. В. Сталин, входивший в его состав. Члены Главного военного совета прислушивались к предложениям Шапошникова, высоко оценивали его глубоко научный и деловой подход к сложным проблемам укрепления военной мощи нашего государства.
По инициативе Шапошникова Главный военный совет рассмотрел и утвердил предложенные им мероприятия по реорганизации оперативно-штабной службы и узаконил эти мероприятия специальным постановлением. Суть их сводилась к тому, чтобы повысить внимание командиров всех степеней к организации штабной службы, добиться того, чтобы штаб в целом, так же как командир соединения, части, нёс полную ответственность за организацию и исход боя, а его начальник был первым заместителем [43] командира как в мирное, так и в военное время.
...В 1937 году я продолжал учёбу в Академии Генерального штаба, которая была создана по решению ЦК ВКП(б) в 1936 году.
137 слушателей первого набора, отобранных из работников Генерального штаба и штабов округов, командиров и начальников штабов крупных войсковых соединений и преподавателей академий РККА, приступили к занятиям 1 ноября 1936 года. Срок обучения нам был определен 18 месяцев. Однако завершить полный курс большинству из нас так и не удалось. В конце августа 1937 года и я совершенно неожиданно получил указание принять входившую в состав кафедры оперативного искусства (армейской операции) кафедру тыла. Назначение для меня было совершенно непонятно, так как в данной области я специально никогда не работал. Однако мне сообщили, что оно уже санкционировано начальником Генерального штаба. Ещё через месяц так же неожиданно я был вызван в Генеральный штаб. Здесь меня принял Шапошников. Я, конечно, был взволнован.
— Садитесь, голубчик, — сказал Борис Михайлович, когда я вошёл в его кабинет и представился по всей форме. — Давайте побеседуем. Я вас немного знаю по Московскому военному округу, так что мы с вами давние сослуживцы... А теперь вот познакомился с аттестациями на вас как оперативного работника в Управлении боевой подготовки РККА и в штабе Приволжского военного округа. Это очень важное сочетание: строевой командир с большим опытом и оператор. Хочу предложить вам стать начальником отделения, ведающего в Генштабе оперативной подготовкой высшего комсостава армии. Как вы смотрите на это?
Я ответил, что хотя и знаком с оперативной работой, но масштабы ее при новом назначении, значительно больше. Справлюсь ли?
— Это хорошо, что вы объективно стараетесь соизмерять свои силы, — заметил Борис Михайлович, выслушав меня. — Что касается масштабов, то они неизбежно должны раздвигаться по мере роста самого работника. Думаю, что общими усилиями мы справимся со всеми делами, хотя дел действительно весьма и весьма много. Пугать вас не хочу, но и правды скрывать не стану: работать придётся до изнеможения...
Мне часто впоследствии приходилось слышать от Бориса Михайловича это выражение «до изнеможения». Оно очень точно выражало его собственное отношение к труду, его полнейшую самоотверженность в деле. Его личный вдохновенный пример был лучшим стимулом для всех нас.
Правда, все окружавшие его очень огорчались тем, что, весь поглощённый своим делом, работая «до изнеможения», Борис Михайлович забывал о физических возможностях своего организма и не обращал внимания на рекомендации врачей.
В конце 1938 года врачебная комиссия, проведя всестороннее обследование Б. М. Шапошникова, констатировала, что «в данный момент речь идёт о недостаточности кровообращения». Больному было предписано «полное прекращение работы на 5-6 дней и специальное лечение».
Как бы прося извинить его за большое количество обнаруженных слабостей в организме, Борис Михайлович виновато и смущённо улыбался светилам медицины, обещал найти возможность для прекращения работы, только не сейчас, а несколько позже... Зная, что для отдыха их пациент времени искать не будет, профессора обратились к наркому обороны. На их заключении появилась резолюция К. Е. Ворошилова:
«Приказываю прервать работу на 6 суток согласно заключению комиссии врачей».
А внизу страницы нарком сделал ещё и добавление:
«От себя рекомендую, Б. М., сократить курение раз в 6-7 и подышать за городом свежим воздухом, если Вы не враг самому себе, и все обойдётся».
Приказание Борис Михайлович, конечно, выполнил. Однако болезнь его прогрессировала, а он по-прежнему не щадил себя. В его рабочем кабинете появились кислородные подушки, к которым все чаще приходилось прибегать...
Вплоть до июня 1939 года я возглавлял в Генеральном штабе отделение оперативной подготовки. Основное время уходило у меня на выполнение разнообразных по форме, но примерно сходных в целом по содержанию заданий Бориса Михайловича. В первую очередь это была разработка годовых приказов и директив наркома обороны СССР по оперативно-стратегической подготовке руководящего состава РККА. В этих документах подводились итоги и на их основе определялись задачи на новый год. Начальник Генерального штаба требовал при этом скрупулёзного учёта конкретных особенностей каждого округа при постановке ему задач, обязательного их соответствия условиям дислокации, материальных возможностей, общей роли, которую играл данный округ в системе Вооружённых Сил. Со многим из того, что мне было известно по прежней работе в Управлении боевой подготовки, я знакомился заново. Работа, которой я занимался теперь, была несравненно сложнее и ответственнее всей той, с которой мне довелось иметь дело до 1937 года. В Генеральном штабе рядом с Шапошниковым и под его руководством росли мой оперативный кругозор, опыт, знания. Пожалуй, именно тогда мне в полной мере раскрылась та роль, которая отводилась каждому из видов и родов войск в системе Вооружённых Сил. Повседневное общение с Борисом Михайловичем, глубоко знавшим характер современной войны и умевшим сделать ясные выводы из отдельных, казалось бы, разрозненных фактов, были лучшей школой для каждого, кто имел счастье работать под его руководством.
Между тем международная обстановка обострялась все более, фашистская Германия развязывала в Европе одну агрессию за другой. В марте 1938 года она захватила Австрию, а в сентябре состоялось подписание позорного Мюнхенского соглашения об аннексии Судетской области Чехословакии. Все сложнее становились события в Испании, где положение республиканцев ухудшалось. Нарастала угроза нашей стране и со стороны Японии. В июле 1938 года японские милитаристы предприняли вооружённое нападение на нашу территорию у озера Хасан. Они хотели проверить нашу боевую готовность. Получив приказ командования, советские войска 2 августа перешли в наступление. Боевые действия продолжались неделю и закончились крахом японской авантюры.